Друга половина ХІХ століття характеризується кардинальними змінами в соціально-економічному житті українського народу, що були пов’язані з бурхливим піднесенням економіки, науки і культури, з інтенсифікацією процесу становлення і консолідації української нації. Попри всі заборони і перешкоди, що стояли на шляху національного розвитку українського народу, попри нещадний гніт і перепони, в пригнобленому українському суспільстві пробуджувалися здорові сили, які прагнули прислужитися рідному народові. Інтелігенція, яка стояла на чолі культурно-просвітницького руху українських громад, своїм головним завданням вважала дослідження та популяризацію історії рідного народу, його фольклору та етнографії, сприяння розвитку української мови і літератури, науки, мистецтва. Саме в цей час і починає виходити журнал «Киевская старина», поява котрого стала визначальним фактором у розвитку української історичної науки і впродовж багатьох років залишалася одним із потужних консолідуючих чинників у житті українського народу. Навколо нього об’єдналися найкращі представники української інтелігенції, науковці, літератори, дослідники місцевої старовини – всі, хто був залюблений в рідний край, хто бажав рідному народові кращої долі, хто віддавав свою душу і серце благородній справі національного розвою пригнобленої України.
За своїм значенням «Киевская старина», як відзначав Дмитро Дорошенко, дорівнювала «історико-філологічному факультету українознавства», надавши «для вивчення України стільки цінного та різноманітного матеріалу, що тепер робота в будь-якій галузі українознавства є зовсім неможливою без ознайомлення з книжками «Киевской старины»1.
Гліб Лазаревський, син одного з фундаторів журналу Олександра Лазаревського, писав, що «Киевская старина» не тільки проіснувала чверть віку, «але й залишила по собі невитравний слід, являючи своїми численними томами справжню багатющу енциклопедію української історії, української культури, українознавства, в чималому цілком актуальну і за теперішніх часів»2.
«Киевской стариной», зазначала відомий дослідник цього видання Марина Палієнко, було зроблено вагомий внесок у становлення вітчизняного краєзнавства. Автори часопису на підставі різноманітних документів друкували замітки та повідомлення з історії населених пунктів Київщини, Полтавщини, Чернігівщини. Використання сучасними краєзнавцями матеріалів «Киевской старины» з історії міст і містечок Наддніпрянської і Слобідської України (зокрема Переяслава, Харкова, Стародуба, Гадяча, Глухова, Чернігова) набуває особливого значення через те, що чимало оригіналів цих документів не збереглося до нашого часу3.
Варто зазначити, що на сторінках багатьох номерів цього наукового видання широко представлена історія Роменщини, серед її авторів неодноразово зустрічаємо статті і дослідження уродженців нашого краю, зокрема Олени Колтоновської, Миколи Макаренка, Федора Николайчика, Олександра Потебні, Володимира Пархоменка та багатьох інших.
Серед них неабияку історичну цінність мають публікації Івана Курилова старости Святодухівського собору в Ромнах і прекрасного краєзнавця за покликанням, що був добре знаний не лише в Ромні, але й користувався повагою серед співробітників «Киевской старины».
З-поміж них в першу чергу згадаємо статтю нашого земляка «Воспоминание роменского старожила об Ильинской ярмарке». Ці спогади з’явилися в липневому номері часопису за 1893 рік4.
У передмові до спогадів Івана Курилова редакція «Киевской старины» підкреслює значення Роменського Іллінського ярмарку: «Город Ромен в календарях, словарях и учебниках слывет и поныне, как место, знаменитое своими ярмарками. На самом деле это не совсем верно. Лучшая роменская ярмарка, Маслянская, далеко уступает напр. харьковским ярмаркам, другия же -Вознесенская, Александровская, Михайловская—ничем не выделяются из ряда местных, маленьких ярмарок наших уездных городов. Ярмарочная слава Ромна—это постепенно замирающее эхо знаменитой Ильинской, переведенной из него в Полтаву ровно сорок лет тому назад.
Период процветания в Ромне Ильинской ярмарки, занимающей приблизительно последнюю четверть прошлаго века и первую половину настоящего, есть лучшее время в экономической истории города. Роменцам жилось сыто и весело. Житейское довольство отражалось и на нравственном складе обывателей. Они стояли в уровень не только всероссийской торговли, но и всевозможных мод, дворянских развлечений, даже политических новостей. В повестях Квитки напр. ярмарочный Ромен фигурирует как столица, о посещении которой открыто мечтают деревенские барышни и их маменьки и про себя – почтенные отцы семейств»5.
І далі зазначається вже важливість самих спогадів Івана Курилова: «Естественно, что роменские старожилы любят вспоминать времена Ильинской ярмарки. Если бы побольше таких воспоминаний попадало в печать, они имели бы значение не только для истории города, но и для истории общества целого края. К сожалению, свидетели роменской Ильинской все более уменшаються числом, а воспоминаний о бытовой обстановке этой знаменитой в свое время ярмарки нигде не появляется. Вот почему мы охотно даем место в нашем журнале следующим ниже воспоминаниям, выражая надежду, что они могут вызвать на свет и другие заметки, более яркия и более обстоятельные».
Редакція журналу підкреслює: «Литературные сведения об Ильинской роменской ярмарке не бедны, но они большею частью или сухо официальны, или беллетристичны. К перваго рода сведениям можно отнести: описание Ромна и его ярмарки, сделанное Шафонским в конце прошлаго века («Черн. нам. топ. опис.», 365—377), описание сороковых годов Арандаренка («Зап. о полтав. губ.», III, 341—350) и прекрасный труд покойного И. С. Аксакова «Изследование о торговле на укр. ярмарках» (стр. 97—102). Ко вторым—повесть Перовскаго «Монастырку», где действие происходит между прочим «и на роменской Ильинской». Кроме того, перевод Ильинской ярмарки из Ромна в Полтаву вызвал оживленную полемику в местных и столичных газетах, которая продолжалась, постепенно замолкая, лет около десяти. Всей этой литературе недостает именно мемуаров, касающихся болеє бытовой стороны…»
І врешті, чи не найголовніше, на чому наголосила редакція часопису в той час, але яке надзвичайно важливе і зараз: «В заключение отметим, что автор приводимых ниже «воспоминаний» везде пишет Ромен, а не Ромны. Надо сказать, что такая форма имени города отнюдь не есть исключительно местная, или неправильная. Она и литературна, и исторически правильнее второй формы. В первоначальной русской и т. н. киевской легописях город называется «Ромен» (в Поучен. Мономаха и под 1185 годом). После монгольского нашествия он исчезает из виду и появляется в начале XVII века; в русском актовом языке того и последующего времени он иначе не называется, какъ «Ромен» (А. 3. Р., У, 160, 163—164, 222; А. Ю. и 3. Р., Ш, 14—15, 101—103, 113, 158, 211, 338—339, 496—498; и т. д.). В такой форме имя города проходит и почти весь ХVІІІ век. В начале XIX в. (в словаре Щекатова 1807 г.) он уже «Ромен или Ромны», а в половине ХІХ (в словаре Семенова) «Ромны или Ромен». Аксаков в названном выше труде говорит: «Ромен, уездный город полтавской губернии, неправильно называемый русскими Ромны, был издревле знаменит своими ярмарками» (стр. 97), и сам всегда называет город «Ромном», а не «Ромнами». До сих пор в делопроизводстве роменской городской думы, полиции и проч. город чаще называется Ромном, чем Ромнами. Нечего и говорить, что простой русский народ всех соседних с полтавской губернией до сих пор говорит не иначе, как «Ромен». Форма «Ромны», нам кажется, пошла из двух источников: 1) из польскаго произношения Rumno (так поляки называют город со времени Иеремии Вишневецкаго) и 2) из смешения с формой имени другого полтавскаго города—Лубны (в последнее время стали даже говорить «Прилуки»). Как видите, читатель, ни тот, ни другой источник не могут дать правильной формы для русскаго литературнаго язика» (Ред. ).
На початку своїх спогадів І.О. Курилов досліджує час становлення Ромен як торгового центру і зазначає, що початок торгівлі в м. Ромен і зародження базарів і ярмарків «восходит к самой отдаленной старине. В первой половине XVII века, будучи порубежным городом между московскими и польскими владениями, Ромен был главным торговым пунктомъ на всю тогдашнюю польскую Украину и вел значительную торговлю с московскими, польскими и татарскими купцами. По всей вероятности, тогда же установились условленные сроки взаимнаго обмена товаров между этими купцами, и таким образом положено было начало такимъ значительным ярмаркам как Маслянская, Вознесенская и Ильинская…».
З цим твердженням Івана Курилова важко не погодитись. З кожним десятиліттям і століттям їх товарообіг зростав, посилювався їх вплив на нові території, в товарообіг з роменськими ярмарками включалися все нові і нові міста і містечка. Інколи роменські ярмарки впливали на долю інших українських ярмарків. Так, Іван Курилов наводить дані з дослідження Івана Аксакова, котрий, згадуючи роменський Масляний ярмарок, який у1844 році отримав статус оптового і час його проведення зріс із трьох днів до семи, зазначає, що тим самим було вбито два значних ярмарки – Всеядний у Ніжині і Збірний у Сумах, і вони в 1848 році зовсім припинились. (Аксаковъ, стр. 13—14, 97—98).
За відсутністю архівних даних важко встановити точну дату виникнення ярмарків у Ромні, але, як зазначає Іван Курилов у своїх спогадах, «в конце ХУІІ века торговля здесь была уже значительных размеров и жители города и подгородного села Засулья имели уже торговые «коморы», это видно из одного «дела», архива городской думы, от 1802 года (об устройстве гостинного двора), в котором сохранились документы, свидетельствующие, что лавочные места в Ромне продавались и покупались в конце шестисотых и начале семисотых годов.
Но минуя более отдаленное время, достаточно сказать, что в начале прошлого столетия Ильинская и Вознесенская ярмарки в Ромне приняли такие размеры, что им тесно было уже помещаться на небольшой площади между городским собором и Никольскою церковью,— где они помещались в старое время, и торговцы в 1742 году возбудили ходатайство об отводе для ярмарок более просторного места. Особенно вскоре после Шведской войны, значительно развилась в Ромне торговля… лошадьми и табаком местнаго произрастения. В 1763 году, по Высочайшему повелению от 23 февраля, здесь была учреждена даже табачная контора, под дирекцией д. с. с. Теплова, для раздачи малороссийским обывателям безденежно, чрез каждые два года, американских семян для разведения здесь американскаго табаку».
У подальшому на розвиток ярмаркової торгівлі в м. Ромен великий вплив мала активна діяльність першого Малоросійського генерал-губернатора Олексія Борисовича Куракіна, котрий, за словами Івана Курилова, «обратил заботливое внимание на роменскую ярмарочную торговлю, и дал ей значительный простор и удобства, способствовавшие, как развитию ярмарок, так и благоустройству города и обогащению его обывателей. По его представлению, последовало в 1802 году ВЫСОЧАЙШЕЕ соизволение о переводе ярмарок с соборной площади на большой выгон, находившийся тогда за городом, но в скором времени уже составивший лучшую, самую красивую часть его»6.
Для гостиного двору була відведена рівна площа в 35 десятин, на якій почали влаштовуватись прямим чотирикутником у восьми корпусах лавки для приїжджого купецтва, а позаду їх, з пропуском 40-саженної ширини вулиць, почали також швидко влаштовуватись на пустирі обширні двори з будинками і різними службами – найбільш зручні для купців і покупців, що приїздили на ярмарки.
«Всякий обыватель города, – зазначав І.О. Курилов, – имевший до 1802 года около собора какую-нибудь лавочку, получал из городской думы «Данную» на вечное владение лавочным местом во вновь созидаемом гостинном дворе. Таким образом составилось частных владельческих мест двести восемьдесят четыре, в числе частных владельцев была и соборная церковь, получившая 14 мест в лучших оптовых рядах – Московском и Суздальском. Городу на всех углах восьми корпусов оставлены были так называемые «башенныя» места, числом 16. В течение двух-трех лет на новом месте устроилось 300 номеров деревянных лавок. Кроме того, каждый обыватель, имевший какое-нибудь местечко внутри города, по желанию, получал здесь в замен вдесятеро больше места, и вокруг площади гостинного двора скоро настроилось много обширных и удобных частных дворов. Для конных ярмарок, предшествовавших всегда красным, была отведена особая площадь, мерою в 36 десятин, вдали от гостинного двора, за Московским шлагбаумом, где также начали устраиваться большие дворы – с очень длинными сараями, пригодными для лошадей».
Шлагбауми тоді були встановлені на двох головних в’їздах до міста: в кінці Московської вулиці і при р. Сулі, біля Засульського мосту. Ці шлагбауми, або застави будувались відповідно до ВИСОЧАЙШЕ затвердженого для всіх міст креслення і стояли до 60-х років, коли були визнані за непотрібні, продані міською думою і знесені.
Але знову надамо слово автору: «Вскоре по переводе ярмарок на площадь гостинного двора, богомольное русское купечество, не начинавшее без молитвы никакого дела, сей час устроило на свой счет в углах гостинного двора, около Суздальського и Москательного рядов, две часовни: одну во имя Вознесения Господня, другую во имя св. пророка Ильи; здесь пред началом и концом каждой ярмарки служились молебствия соборным и вознесенским причтами. А один купецъ, Токарев, устроил в 1803 году, в соборе на хорах придел во имя пр. Ильи, в память бывшей долгое время около собора Ильинской ярмарки.
В 1807 году городская дума построила среди площади гостинного двора большой деревянный дом, названный впоследствии «контрактовым» и «раутным», вероятно оттого, что в нем во время ярмарок происходили все большие торговые сделки и устраивались вечера собравшимся дворянством. Дом этот в сороковых и пятидесятых годах сдавался думою в аренду под помещение гостинницы. Тут-же около этого дома строились на время Ильинской ярмарки: пожарная часть, канцелярия городового пристава, или временная полиция, и словесный суд, в котором разбирались все ярмарочныя дела.
Так как штат полицейских и пожарных служителей в Ромне был очень скуден, то на время Ильинской ярмарки командировались всегда губернатором квартальные надзиратели, полицейские и пожарные служители с пожарными инструментами из других городов: Полтавы, Кременчуга; они состояли в распоряжении роменского полицмейстера. Впрочем, на каждую ярмарку приезжал сам губернатор, а иногда даже и генерал-губернатор.
Настоящей, так называемой «красной» оптовой ярмарке, всегда предшествовала «черная» или конная ярмарка, помещавшаяся на выгоне за городом. Конная ярмарка, например, Вознесенская начиналась от дня Преполовения и продолжалась до Вознесения; а затем в день Вознесения открывалась уже в гостинном дворе «красная» ярмарка и продолжалась до дня св. Троицы. А конная Ильинская начиналась в последних числах июня и продолжалась до 20 июля; в этот же день открывалась внутри города «красная» ярмарка и продолжалась до 1-го, а иногда и до 10-го августа. Что это была за «конная» Ильинская ярмарка, трудно и описать: не говоря о безчисленных табунах татарских лошадей, которые почти и не помещались на площади, а все время ярмарки занимали побережье р. Ромна, где были удобныя пастбища и где они подбирались ремонтерами и угонялись опять табунами, – на самой конной площади были целые лошадиные кварталы, правильно обозначенные вехами. Тут же для самой разнообразной торговли устраивалось на время Ильинской ярмарки более трех тысяч балаганов, ташовок и разных временных помещений, в которых производилась мелочная торговля всеми возможными товарами. Селяне не только роменского, но и смежных уездов прилуцкого, конотопского, лебединского. гадяцкого, лохвицкого и других ежедневно тысячами возов вывозили сюда произведения сельского хозяйства: сено, овес, хлеб, птицу, пригоняли домашний скот в безчисленном множестве; все это распродавалось тут же немедленно, и за вырученныя деньги поселянин приобретал все необходимые для него и его хозяйства принадлежности. А сколько было ежедневно чумацких возов, привозивших соль и рыбу из Крыма, с Дона и Волги; сколько было подвод, воловых и конных, занимавшихся исключительно перевозкой купеческих товаров из Москвы и других великороссийских городов! В «Запискахъ о Полтавской губернии» Арандаренка в одном месте разсказывается, что когда автору в 1846 году встретилась надобность по службе – нанять подводы для отправки хлеба в псковскую губернію и он обратился в роменскую полицию с вопросом: сколько он может разсчитывать нанять здесь подвод, то оказалось, что в тот день было в городе чумацких и извозчичьих подвод, хозяева которых предъявили в полиции паспорты, 22000! 1). А сколько же при этом было еще люда, не имевшего надобности предъявлять паспорта? Такое громадное стечение народа на Ильинской ярмарке приносило большие выгоды не только обывателям, владевшим лавками и дворами вблизи ярмарочных площадей, но зарабатывали от него и все бедные предместий города и ближайших селений и хуторов. Одни из них пекли хлеб и варили разные простые кушанья, которыя выносили по несколько раз в день на конную площадь и продавали; другие, более способные к торговле, строили на площади ташовки, делали квас, сбитень, солили огурцы и продавали разные огородные овощи. Городские ремесленники, портные и сапожники, строили также на время ярмарки балаганы, где занимались починкою и шитьем новых сапог и платья, отчего имели также хороший заработок.
Особенно сильно развились обороты Ильинской ярмарки с двадцатых годов. Еще вскоре после перевода ярмарки на новое место, выстроенные в пользу владельцев триста номеров лавок оказались недостаточны для приезжавших торговцев; с разрешения генерал-губернатора было устроено внутри площади, позади Суздальского и Еврейского рядов, 112 номеров постоянных лавок, с которых Дума получала каждую ярмарку посаженныя деньги, по количеству занятой ими городской земли; но затем в 1821 году оказалась потребность пристроить еще лавки для «азиатов», т. е. для турок, армян, греков и грузин, приезжавших сюда ежегодно с разными своими товарами. А сколько устраивалось, кроме того, временных лавок и балаганов на время Ильинской ярмарки, так и счета им не было. Вся площадь внутри гостинного двора и все пространство, где теперь городской сад и 1-я пожарная часть, было застроено лавками и балаганами; зверинцы же, театры и гостинницы помещались в обывательских дворах.
Сколько в старые годы собиралось во время Ильинской ярмарки за места на ярмарочных площадях денег в городской доход, и счета им, кажется, никто не знает. Это поистине было золотое время и роменским жителям, и думе; золото и серебро так таки и текли рекой в полном смысле этого слова: бумажных денег ведь тогда было очень мало. Так как в те времена не было никакого правильного контроля над членами думы и назначаемыми от нее на каждую ярмарку сборщиками поземельных денег, то они наживали себе порядочное состояніе. Нечего вспоминать про очень старые годы, когда члены думы, магистрата, бывшего при нем словеснаго суда, все чины полиции и всякаго рода сборщики понаживали себе очень доходные дворы, лавки и порядочные капитальцы. Я начну только с двадцатых и тридцатых годовъ, от которых есть еще живые свидетели. Есть еще некоторые старики, которые сами были сборщиками денег на ярмарочных площадях, и передают, как они по несколько раз в день носили в думу мешками золото и серебро и ссыпали его, как полову, без всякаго счета; после уже голова и члены считали и записывали в приходные книги, сколько им Бог положит на душу»7.
Цікаво нам, мешканцям міста ХХІ століття, читати про звичаї і звичайне (!) життя століття ХІХ: «Надо передать о существовавших тогда обычаях, начиная от самаго въезда торговцев в город. Пред началом ярмарки городская полиция командировала квартальных надзирателей, или просто писцов на заставы – отбирать и записывать в книгу паспорта от всех едущих и идущих в город иногородных торговцев и покупателей. От этой только записки паспортов командированный писец или квартальный, за какие нибудь 8—10 дней наживал в-четверо больше своего годоваго жалованья, не считая того, что он обязан был уделить высшим чинам полиции, от которых зависела его командировка. И нельзя сказать, чтоб этот сбор сопровождался насилиями и вымогательствами; это просто был твердо установившийся обычай. Были даже такие щедрые купцы, что за записку паспорта кидали писцу по червонцу. Я помню одного служившего в полиціи в пятидесятых годах (уже по переводе Ильинской ярмарки из Ромна в Полтаву), который, будучи писцом самаго низшаго разбора, получал по своему ограниченному познанию в делах всего два руб. в месяц жалованья; он находился в крайней нищете, так что не имел приличной одежонки, но был уже коллежским регистратором. Как-то раз он упросилъ городничего командировать его на шлагбаум на время Вознесенской ярмарки; для представительства он занял у квартального надзирателя мундир с красным воротником. И что ж? За время своей командировки он не только одел себя прилично, уделив по обыкновению часть прибылей столоначальнику и письмоводителю, но еще, как сам передавал, оставил про черный день более чем двухлетний оклад своего жалованья и кроме того, с помощью своего заработка, успел в скорости получить должность квартального надзирателя. Если столь благодетельно было для квартальных записывание паспортов на шлагбауме в Вознесенскую ярмарку, то во времена Ильинской оно было еще благодетельнее; неудивительно поэтому, что квартальные надзиратели, как я еще помню в пятидесятых годах, получая жалованья 120 руб. ассигн. в год, не ходили пешком, как теперь помощники пристава, а ездили на паре собственных рысаков и строили в городе дома, а за городом имели хутора с крестьянами. Затем, по приезде в город, каждый торговец считал непременною обязанностью явиться на дом к городскому голове и городничему, который у нас до пятидесятых годов назывался полицеймейстером; являлись, не имея к ним никакой просьбы и надобности, а так, с поклоном и, по русскому обычаю, с хлебом-солью; кроме хлеба-соли, каждый приносил начатки своего труда: лучший кусок сукна, холста, матерій, одним словом – всех возможных товаров, а кто преподносил и денежные подарки. И это делали самые солидные и степенные московскіе богачи, фабриканты и торговцы, которые торговали с чистою совестью и никаких тысяч не взяли бы за осквернение своей чести. Они просто изстари привыкли делать подарки начальствующим в каждом городе, в котором производили торговые обороты. По окончании ярмарки получали обыкновенно подарки и хозяева, у которых купцы квартировали и нанимали лавки; дарили также горничных, поваров, дворников. О размерах заработков тех роменцев, которые имели дворы вблизи ярмарочной площади, можно судить по следующему: некоторые домовладельцы помещали у себя от 50 до 80 душ купеческих приказчиков и рабочих, за содержание которых хазяин их платил по рублю в день с человека; это собственно за харчи, а квартира оплачивалась отдельно; Ильинская же ярмарка продолжалась месяц и больше. Нечего и говорить о тех случаях, когда подвыпивший приказчик или сам купец накуралесит; тогда гости даровато заглаживали свои грехи»8.
Як чиновники роменської міської думи збільшували свої статки в часи Іллінського (та й інших) ярмарків, знову ж таки можемо дізнатися, прочитавши його спогади: «Как служившие в роменской думе составляли себе состояние, вот тому пример. В 1821 году был избран в городские головы некто Кириак Нестеренко, служивший пред тем лет 15 гласным в думе и успевший зарекомендовать себя обществу с хорошей стороны. Прежде он был простой малограмотный мужичек, жил в небольшой хатке по Коржевской улице, на углу Полтавской, и торговал там же из коморки веревками и «рептухами», так что между соседями его звали просто «вередником», не зная настоящей его фамили; когда же он, послужив 15 лет гласным в думе, сделался 3 гильдии купцом и затем городским головою, его начали величать «панотцем», «добродием» и Кириаком Тимофіевичем! В то время, все выборные от общества – голова, члены думы, магистрата и проч. – не получали никакого жалованья, стыдились даже и думать об этом; а между тем многие с немалыми затратами «на могорычи» стремились к общественпым должностям.
Не мало потратил труда и «кошту» и Кириак Тимофеевич чтоб только удостоиться чести безплатно послужить головою. Служил он головою более 20 лет и ни разу не был под судом; это обстоятельство должно служить доказательством безукоризненности его служения на пользу общества; а между тем в течение этих 20 лет, Кириак Тимофеевич из бедного торговца веревочками сделался богатым купцом: завел обширную торговлю железными и шорными товарами, купил порядочный двор на Полтавской улице, выстроил довольно просторный дом с балконом и колоннами на улицу, устрашавший впоследствии всех прохожих своею древнею архитектурою; вывел старшаго сына своего Серапиона, через занятия писарством в городской полиции, в губернские секретари; и, когда в 1856 году, будучи уже в глубокой старости, отошел одновременно со своею в вечность, то говорят, что сыновья его (этот Серапион и младший Феодосий, бывший в то время 50-летним «паничем») делили между собою отцовские червонцы счетом, а карбованцы— меркою! Между прочим, относительно звонкой монеты, столь редкой теперь, разсказывали тогда случаи, как она иногда разстраивала даже торговыя сделки. Богатый помещик Кисель, живший вблизи Ромна, в одну Ильинскую ярмарку в конце сороковых годов, продал московским купцам большую партию табаку и получил задаток. Пришел срок забора табаку. Купцы приехали для разсчета и привезли несколько тысяч рублей золотом. Как увидел это Кисель, – раскричался на купцов, что осмеливаются к нему являться без «билетов», бросил задаток и выгнал купцов вон. Так сделка и разстроилась.
Тогда, говорят, извозчики, возившие товары из Москвы до Ромна и Харькова, часто отдавали по три, по четыре тысячи карбованцев купцам на хранение—«абы з нымы не возытьця, бо важко».
Багато місця в своїх спогадах відводить Іван Курилов розповіді ще про одного роменця, що нажив свої капітали на торгівлі – про Івана Степановича Терновця, якому роменці докоряли за те, що при ньому і через нього місто назавжди позбулося Іллінського ярмарку. І.С. Терновець був сином небагатого роменського міщанина, а пізніше купця 3 гільдії, Степана Івановича Терновця. В молоді роки він служив у Криму в якогось купця-вірменина, потім — прикажчиком у лавці і погребі свого майбутнього тестя – роменського купця Павла Тромоніна. В той час він не мав нічого, окрім своєї частки у дворі недалеко від старого базару, що залишився після смерті батька на п’ять братів. З 1823 року, в компанії с купцем Степаном Бером (колишнім роменським головою), з міщанином Лесковським та іншими, І.С. Терновець почав займатися, з дозволу міської думи, підрядом на влаштування балаганів для східних купців на час Іллінського ярмарку. Будучи від природи людиною дуже розумною, енергійною, і на свій час досить грамотною, наживав гроші. В 1828 році І.С. Терновця було обрано маклером. Ця посада при тодішньому величезному ярмарковому обігові була настільки прибуткова, що через два-три роки Іван Степанович почав уже сам вступати в більш значні підряди. Незабаром він придбав великий двір навпроти Московського ряду, де московські фабриканти проводили велику оптову торгівлю. Тут він вибудував кілька будинків, почав приймати на час ярмарків квартирантів – торговців, розбагатів, почав давати в кредит гроші, накупив і забрав за борги багато лавок і дворів у місті. За короткий час із бідного міщанина Іван Степанович перетворився на мільйонера. Потім він вже купляв лавки не лише під час існування Іллінського ярмарку, але і після її переведення до Полтави, коли власники лавок у відчаї поспішали збувати їх за безцінь. І.С. Терновець, використав цей момент, і на 1860 рік він вже володів 120 номерами лавок. А це вже ледь не половина всього Гостиного двору. «И это громадное, почти миллионное состояние, підкреслював І.О. Курилов, – все-таки нажито не обманом, не какими-нибудь темными путями, а единственно благодаря природному уму и дальновидности Ивана Степановича».
Цікавими для сучасних читачів журналу є в спогадах Івана Курилова рядки, в котрих він пише про прибутки міста, які воно отримувало під час проведення тих чи інших ярмарків: «Когда на вновь отведенной для ярмарки гостинной площади устроилось 300 №№ частных владельческих лавок, то по распоряжению малороссийскаго генерал-губернатора назначено было каждому торговцу, кроме платы в пользу хозяина лавки, взносить за каждую ярмарку в городскую кассу по 1 руб. с кв. сажени; на эти деньги предполагалось со временем построить приличный каменный гостинный ряд. Такого сбора, с 1804 по 1852 год, т. е. ко времени перевода Ильинской ярмарки в Полтаву, составилось с процентами 340 тысяч рублей. Кроме того, за лишние 112 номеров, устроенные на городской площади, позади Суздальского и Еврейского рядов, собралось с 1820 года более 70 тысяч; эти деньги считались спорными между городом и лавковладельцами до введения нового городового положения, а затемъ употреблены на устройство мостовых. Сверх всего этого собственно городского капитала собралось в Ромне до 1855 года более 120000 руб.; следовательно, Ромен имел в начале пятидесятых годов болеє полумиллиона собственных денег. А сколько их пропало в старые годы, когда не было никаких банков и никакого правильнаго контроля над городским управлением, об этом никто ничего не знает. В 1828 году было позаимствовано из роменских городских сумм на устройство кузниц в Полтаве 30000 руб. ассиг., которые и остались там без возврата, да в сороковых годах пропало что-то много наших денег в полтавском Приказе Общественного Призрения, которые (хотя, можетъ быть и не все), взыскивались до 80 годовъ с наследников бывшего губернатора Могилевскаго и членов Приказа. Вот какие доходы давала Ильинская ярмарка! По этому можно судить, сколько от нее понаживали и жители г. Ромна»9.
Торкається автор спогадів і питання про перенесення Іллінського ярмарку з Ромен до Полтави, яке викликало в той час велику дискусію не лише серед роменців і купецтва, а й по всій тодішній Російській імперії. Відголоски цієї дискусії не стихали навіть через багато літ і періодично спалахували на сторінках місцевої і столичної преси. Іван Курилов пригадував, що в 1851 році «последний генерал-губернатор Малороссіи Кокошкин, нежданно и негаданно наказал Ромен навсегда. Он захотел обогатить за счет Ильинской ярмарки Полтаву, которая считалась губернским городом, но по устройствам была хуже многих уездных городов. Как и за что над Ромном стряслась такая беда, достоверно неизвестно; но все современники, бывшие деятелями во время Ильинской ярмарки по разным общественным должностям и по ныне находящиеся в живых, передают, что это печальное событие есть результат оплошности бывшего тогда головою Ив. Степанов. Терновца, вызвавшей личный гнев и месть Кокошкина. Разсказывают так: в старые годы, во время бытности городским головою Кириака Нестеренка и почти до конца 40-х годов, когда приезжали в Ромен на время Ильинской ярмарки губернатор и генерал-губернатор, то прием со стороны городскаго управления, особенно для последнего, установился такой: помимо пышной, низкопоклонной встречи генерал-губернатора при въезде в город, к нему являлись на квартиру гласный думы и человека три-четыре из лучших мещан и оставались там на все время для разных услуг; они обмывали карету, заботились о лучшем убранстве квартиры и предупреждали все малейшие его желанія. Как только услышат, что генерал-губернатор приказал что-нибудь камердинеру (приготовить чай, закуску или обед), то гласный старался доставать все как можно скорее и лучше, на счет особой суммы, выдаваемой ему на этот расход из городских доходов. Может быть, генерал-губернаторы и не знали об этом, а всем пользовались их лакеи; только такой порядок приема неизменно продолжался при генерал-губернаторах: Репнине, кн. Долгоруком, Строганове и на первых порах – при Кокошкине; но когда в 1848 год стал городским головою Ив. Степ. Терновец, то во второй или третий приезд Кокошкина в Ромен на ярмарку отменил этот гостеприимный порядок, сказав: «воны получают жалованье и на разъезды, нехай «самы себе содержут тут, як знають!». Кокошкин разумеется, не мог ничего сказать на это; даже не подал виду, что он остался чем-нибудь недоволен. На другой год случилось то же. Кокошкин опять промолчал. Но затем в 1850 и 1851 годах он усиленно стал убеждать всех торговцев-фабрикантов, что в Ромне им неудобно, даже опасно торговать, что здесь лавки сделаны из досок, крыты дранью, рогожами и соломою, – в случае малейшей неосторожности с огнем, они рискуют потерять все свое состояние; а вот в Полтаве будет для них гораздо удобнее и безопаснее: там уже есть каменные лавки, кроме того он обещает в недалеком будущем устроить для всех такия же. В таком смысле Кокошкин составил от имени торговцов прошение и, вместе с своим убедительным представлением о поддержании Ильинской ярмаркой губернского города, обратился к ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ. И вот в 1852 году Ильинская ярмарка была переведена в Полтаву.
Некоторые же говорили еще так. В 1850 или 51 году Кокошкин, будучи у нас на Ильинской ярмарке, хотел купить для своей дочери, выходившей замуж, серебряный сервиз и некоторыя золотыя вещи. Заехав в магазин золотых и серебряных вещей, он отобрал, что ему понравилось, и, спросив о цене, уехал. Потом он призывает Терновца и говорит: «Иван Степанович! там в одном магазині я нашел для дочери сервиз, но торговец с меня просит очень дорого; нельзя ли вам поторговаваться с ним? вам он наверно что-нибудь уступит». И вот Иван Степанович, хотя и догадался, в чем дело, но по скупости не решился пожертвовать крупной суммой (сервиз стоил что-то 8 или 10 тысяч рублей), не заручившись предварительно согласием граждан. Пока Иван Степанович успел осведомиться об этом согласии, Кокошкин разсердился и уехал из Ромна, сказав будто-бы кому-то при прощании: «будут же они меня помнить долго!» После того все, богатые и бедные, жители города ругали Терновца и упрекали до самой его смерти, что он главный виновник перевода Ильинской ярмарки».
У примітках до статті редакція «Киевской старины» додала: « Что разсказанный автором случай в том или иномъ виде имел место, или по крайней мере в него свято верили роменцы,—доказывают выдержки, которыя мы сейчас приведем. Они взяты из статьи „Объ Ильинской ярмарке” некоего Т. Балюры, роменца родом, помещенной в „Московских ведомостях” 1862—1863 года (перед нами лежит оттиск этой статьи, в котором к сожалению не указано точно, с котораго именно нумера он сделан). Статья эта, служащая продолжением прежних статей того же автора и вызванная выражением, какого-то анонимнаго сотрудника газеты „Акционер”, доказывает, что полемика, о которой упоминает И. С Аксаков в своем изследовании в 60-х гг., не улеглась еще и через десять лет после перевода ярмарки. „Поводом к переводу из Ромна Ильинской ярмарки, говорит г. Балюра, послужили вовсе не те глубокия соображения, которым считает нужным удивляться украинский торговец (один из оппонентов автора), а просто-напросто – неудовольствие покойного Кокошкина на жителй Ромна. Это факт, известный всем торговцам”. В другом месте говорится еще более определенно: „Таким то образом с 1852 года Ильинская ярмарка перешла в Полтаву. Усиленныя старания Кокошкина увенчались успехом. Неуменье представителя роменцев обойтись с начальником как должно, наказано выше вины: притом своею тяжестию пало оно не на самого виновника, обладающего большим состоянием, а на непричастных к его отношениям к генерал-губернатору жителей города, да и на всех иногородных торговцев”.
Говоря о положении ярмарки в Полтаве в первые годы, автор мимоходом упоминает о каком-то несчастье, постигшем и харьковсиаго городского голову от того-же Кокошкина. Вот его слова: „Мы не станем рассказывать подробно, какия употреблены были средства при составленіи благодарственнаго адреса за перевод Ильинской ярмарки в Полтаву. Скажем одним словом, что сопротивление воле сильного начальника было тогда немыслимо. Недавно разразившийся гнев его над харьковским градским головою, человеком, которого уважало все русское купечество, был в то время свежим воспоминанием. Харьковцы еще и теперь помнят картину выезда Рудакова из Харькова. За экипажами и народом нельзя было пройти улицы. С поникшими головами и со слезами на глазах сопровождали несчастливца за заставу города и купечество, которое теряло в нем достойнаго представителя, и бедный народ, терявший благодетеля”.
«Кокошкин, успев перевести Ильинскую ярмарку в Полтаву, вздумал было отобрать от Ромна и все капиталы собранные за время существования этой ярмарки, как предназначенныя на устройство каменнаго гостиннаго двора, который, по его мнению, оказывался ненужным в Ромне, после уничтожения здесь Ильинской ярмарки. Но его ходатайство по этому предмету не имело, однако, желаемаго успеха. Правительствующей Сенат нашел, что капитал, собранный в Ильинскую ярмарку на устройство лавок, есть частная собственность города, а не ярмарки, и должен быть употреблен непременно согласно первоначальному своему назначению, т. е. на устройство гостиннаго двора в г. Ромне. С того времени роменцы стали хлопотать об устройстве каменных лавок, которые по Высочайше утвержденному плану и фасаду начались строиться в 1863 году. И не смотря на то, что Ильинская ярмарка уже не существовала в Ромни более 10 лег, торговля, насаженная здесь веками, все таки не упадала. Так, по переводе Ильинской ярмарки, усилилась Вознесенская и затем Маслянская, бывшая до того времени семидневною, незначительною ярмаркою. Еще в 1867 году, когда был окончен существующий поныне новый каменный гостинный дворъ в 300 номеров, гораздо просторнее прежнего деревяннаго, все эти лавки были занимаемы торговцами во время ярмарок; много даже пристраивалось временных балаганов на площади. В первые годы по переводе этой ярмарки большая часть жителей г. Ромна, купцы и мещане, а евреи чуть ли не все поголовно, отправлялись в Полтаву в конце июня месяца и проживали там до августа, занимаясь торговлею и разными промыслами. Женщины и девушки роменские ездили и нанимались по дворам, в которых квартировали купцы и их приказчики, за горничных и кухарок и учили полтавских хозяек печь хлеб и варить кушанья ярмарочным людям, а некоторые из них самостоятельно на конной площади занимались печением хлеба и приготовлением обедов для простонародья; этим они зарабатывали каждую ярмарку порядочныя деньжонки.
Так тянулись дела почти до начала семидесятых годовъ. Ильинская ярмарка, хотя и не увеличивалась в своих размерах, но по крайней мере держалась в прежнем, бывшем в Ромне, величии и давала порядочные заработки, как жителям Полтавы, так и роменским и другим промышленным людям, особенно чумакам и извозчикам, содержавшим конныя и воловыя подводы для перевозки тяжестей. И хотя Полтава не обогатилась от нее, но по крайней мере, устройством лавок и домов украсилась до подобия любаго. губернскаго города.
Но с начала семидесятых годов, с устройством Харьково-Николаевской железной дороги, прошедшей мимо Полтавы, Ильинская ярмарка начала быстро уменшаться в своих оборотах; потом она дошла до того, что все крупные торговцы, московские и харьковские, просили было перевести ее в Харьков; получив от министерства отказ, последовавший по ходатайству полтавскаго земства и жителей, они все-таки решили не ездить больше в Полтаву, а учредили в Харькове пятую ярмарку, Казанскую. И теперь все устроенные для Ильинской ярмарки лавки в Полтаве остаются ничем не заняты, а ярмарка, хотя и не закрыта оффициально, но не представляет и тени прежней Ильинской; теперь собирается только черная ярмарка на конной площади.
Наш же город много потерял только в первые годы после перевода Ильинской ярмарки. Впоследствии, хотя и остальныя наши ярмарки стали падать, но это было неизбежное явление, вызванное улучшением путей сообщения. Зато выгодное для торговли положение Ромна стало сказываться постепенно другим образом. Теперь у нас заводится все большее и большее количество постоянных оптовых складов различных иногородных товаров».
Як відомо з біографії Івана Курилова, він був надзвичайно віруючою людиною, що користувалася великою пошаною і авторитетом серед духовенства і вірян соборної церкви. Тож не випадково ухвалою парафіян 19 квітня 1870 року його було обрано тимчасовим членом церковно-приходського попечительства Святодухівського собору. Рішення парафіян 14 травня 1870 року було затверджене розпорядженням єпархіального начальства10. Пізніше, упродовж багатьох років він був старостою Святодухівського собору в Ромнах.
Тож він добре знав стан справ у церкві, знав новини церковного життя. А про те, що, на його думку, вартувало уваги широкої громадськості, він повідомляв і читачів журналу «Киевская старина». Саме такий цікавий матеріал опублікувала редакція журналу під назвою «Випадкові знахідки» в січні 1900 року в своєму «Археологічному літописі», отримавши його від Івана Курилова.
Поява цієї публікації була викликана ремонтними роботами, що проводилися в 1899 році в Святодухівському соборі. «При замене в соборе чугунных полов деревянными, – повідомляв журнал, – в мае – октябре прошлаго года, рабочие наткнулись на целый ряд кирпичных склепов с гробами. Благодаря любезности И. Курилова, внимательно следившего за ходом работ и подробно описавшего все сделанные находки, мы имеем возможность поделиться с читателями главной сутью их»10.
«В разных частях церкви, неглубоко под полом, было открыто шесть склепов. В центральном склепе, против царских врат и солеи помещалось 7 гробов, из них 5 больших и два поменьше, повидимому детских. В четырех с отрытых гробовъ похоронены священники, – на это указывают хорошо сохранившиеся ризы и епитрахильи; других предметов, как напр., кадил и крестов, не было. Положенные – же в гробы иконы совершенно истлели.
Не было также на гробах никаких надписей, указывавших на похороненных лиц, лишь на боковой продольной стенке одного гроба находилось полууничтоженная надпись, не заключавшая ни имени, ни даты; на поперечной доске другого гроба нарисовано грубое изображеніе Архангела Гавриила.
Во втором склепе, впереди правого клироса, стояли рядом три гроба. В двух из них лежали мужчины, въ третьем – женщина. Платье на трупах сохранилось отлично, его частью вынимали наверх и разсматривали. Один покойник был одеть в жупан, длиною до колен из толстой шелковой материи коричневого цвета, без подкладки; на изнанку эта материя имела вид парчи, затканной золотыми цветами. Воротник у жупана – стоячий шириной более 1 1/2 вершка, вышит серебром в решетку; верхний борт жупана также вышитый серебром в решетку, шириною в 1 верш.; на борту 12 серебряных небольших пуговок, изящной работы, они не пришиты к борту, а держатся на серебряных колечках. Поверх жупана покойник был опоясан поясом, 2 ½ аршина длиной и 6 верш, шириной; пояс весь заткан золотом и на концах украшен золотым позументом. На другом покойнике– также шелковый жупан и пояс; воротник и борт жупана обшиты коричневым бархатом. Женщина одета в шелковое платье и кофту, на голове платок.
Третий склеп – немного южнее второго; он не был обследаванный, так как свод его оказался очень непрочным; в нем находились два гроба, по видимому с мужчинами.
Четвертый склеп расположен впереди леваго клироса, симметрично второму. Здесь помещено три гроба, с двумя мужчинами и женщиной. Мужчины одеты сверху в длинные шелковые плащи; под плащами – шелковые-же жупаны, с обшитыми бархатом воротниками и обшлагами; опоясаны шелковыми, затканными золотом, поясами. На одном из покойников надета высокая козацкая шапка из черных смушек, с верхом из желтого сукна; шапка прекрасно сохранилась и надета немного на бок. У обоих покойников заметны черные усы и небольшия бороды.
На женщине – длинное шелковое платье из очень плотной материи, закрывающее ноги; головной уборъ ее состоит из высоко повязаннаго шелкового платка; про крой кофты трудно судить, так как она сильно пристала к костям. Никаких другихъ предметов в гробах не найдено, нашлась лишь небольшая иконка на дереве, почти совершенно истлевшая; на ней было повидимому изображение Божьей Матери.
При входе в церковь, с левой стороны, впереди колонны, поддерживающей среднюю арку, открыт на глубине 11/4 арш. пятый склеп. В нем стоят два большие гроба, совершенно целые, оббитые шелковой материей голубого цвета, с узким золотым позументом, из котрого сделаны на крышках и боках крестики, звездочки и буквы у креста.
По снятии крышек, покойники оказались покрытыми, с головы до ног, шелковой материей; один – желтой, друго – голубой. Мы сняли эти покрывала и начали разсматривать покойнииов. Останки их совершенно целы и крепки. Оба они похоронены в шапках, бархатных и плюшевых, не особенно высоких. Шапки темно-коричневаго цвета, с желтыми верхами, У обох сохранились длинные черные усы. Одежда на нихъ почти одинаковая: сверху – длинные, до пят, шелковые плащи, без рукавов, застегнутые на шеях какими-то брошками. Под плащами – жупаны до колен, тоже шелковые, темно-синяго цвета; воротники, борта и обшлаги обшиты темно-коричневым плюшем; у одного на борту маленькие серебряные пуговки, и воротник жупана застегнут дорогой брошкой. У этого-же покойника, в боковом кармане жупана, на правой стороне, – свернутый белый шелковый платок, с выпущенным наружу концом. На обоих – широкие шелковые пояса, затканные золотом, свернутые вчетверо, шириной около аршина. Шаровары и чулки – также шелковые»11.
Навпроти цього склепу, з правого боку від входу, на тій же глибині, було виявлено ще один – шостий склеп, в якому знаходились також дві труни. В одній, що зовсім згнила і була засипана сміттям, важко було щось розібрати, а в другій лежав покійник, одягнутий, як і попередні. Біля нього лежала оксамитова шапка. І.О. Курилов повідомляв ще, що в різних місцях церкви, особливо біля західної стіни, знайдено було кілька черепів .
Повідомляючи редакцію «Киевской старины» про знахідки в соборній церкві, Іван Курилов висловлює думку, що вона будувалася довго, можливо ще з кінця XVII століття. А самі склепи, можливо, були закладені якщо не одночасно із закладкою фундаментів, то в період, коли будівництво церкви не було остаточно завершено. Автор повідомлення висловлює думку, що попри те, що відносно більшості покійників ніяких відомостей немає, але безперечно , що вони належали до сімей козацької старшини та соборних священнослужителів. На думку Івана Курилова, тут скоріш за все поховані протопопи Павло Свєт, що помер 1760 року, та Остап Савицький, а також настоятель собору Стефан Столповський. Серед світських осіб, як відомо з історичних джерел, у соборному храмі було поховано засновника відомої в історії Ромен і України родини Маркевичів – генерального обозного Андрія Маркевича, померлого в 1747 році. Він похований біля своєї дружини Анни Іванівни, що померла на рік раніше. Іван Курилов висловлював здогад, що якраз другий склеп і був родовою усипальницею Маркевичів, а третім покійником міг бути один із синів Маркевича, зокрема –Іван Андрійович , роменський сотник, що помер 1760 року.
Завершуючи публікацію Івана Курилова, редакція «Киевской старины» писала: «Мы должны быть очень благодарны г. Курилову, описавшему эту в высшей степени любопытную находку, давшую нам целую серию богатых козацких костюмов. Жаль только, что с костюмов не были сделаны рисунки, если нельзя было сохранить их в подлинниках в каком-ниб. музее; последнее представляется нам самым рациональным: достаточно сказать, что в богатом собрании козацкой старины покойнаго В. В.Тарновского нет ни одного целого костюма – о них мы можем судить лишь по описаниям, да портретам, здесь-же мы бы имели целую коллекцию их. Теперь же безпощадное время докончит начатое уже им дело полного уничтожеиия этих редкостных остатков»12.
Використана література
1. Д-ко Д. [Дорошенко Д.] Украинское ученое общество в Киеве // Украинская жизнь. – 1913. – № 3. – С.46.
2. Лазаревський Г. Київська старовина: Спогади // Українська література — 1943. —№ 7. – С.98.
3. Марина Палієнко. «Киевская старина» (1882-1906) у громадському та науковому житті України (кінець ХІЗ-початок ХХ ст.). – К.: Темпора, 2005. – С. 108-109.
4. Ив. Курилов. Воспоминание роменского старожила об Ильинской ярмарке // Киевская старина. – 1893. – Т. XLII. – Июль. – С. 47-65).
5. Там же. – С. 47.
6. Там же. – С. 54-55.
7. Там же. – С. 56-57.
8. Там же. – С. 60.
9. Полтавские епархиальные ведомости. – 1870. – № 14. – Часть официальная. – С. 505.)
10. Случайные находки // Киевская старина. – 1900. – Т. LXVIII. – Январь. – С. 55. (Археологическая летопись)
11. Там же. – С. 57.
12. Там же. – С. 58.
Примітка: у цій статті та в інших при цитуванні рядків з книги І. Курилова збережено авторську орфографію та пунктуацію.