Николай Ничик. Другая упряжка. Кемерово, ООО «Офсет», 2008 г., с. 108-115
Уроки доброты
С начала горбачевской перестройки и до сих пор приходится слышать, что, дескать, «повезло» тем литераторам, кого в свое время преследовала советская цензура: хоть и не часто, как хоте¬лось бы, но все-таки стали выходить ранее запрещенные их произ¬ведения, о них пишут критики, ими занимаются неутомимые лите¬ратуроведы…
А мне, когда в руки попадают такие публикации, не хочется, че¬стно говоря, их читать. И в первую очередь не потому, что их авто¬ры лукавят. Здесь дело в другом. Просто хотелось бы спросить у таких публицистов: а где они сами были в то время? Как у них у самих сложилась судьба? Ведь известно, что многие из тех, кто раньше мыслил иначе, чем толковалось в официальной пропаганде, на целые десятилетия (это в лучшем случае) выпадали из литера-турной жизни.
Среди тех, кто за свои идейные убеждения незаслуженно по¬страдал в 70-80-е годы, был и мой учитель русской литературы Волковской средней школы, что на украинской Сумщине, Иосиф Михайлович Дудка. Его мы также знали и как талантливого поэта и публициста. Правдивости моих слов могут поверить те читатели, кто познакомился с его сборником поэзии «Соборы душ», по-смертно изданным «Украинским писателем» в 1993 году.
Многократно перечитывая эту единственную его книгу, я по¬стоянно нахожу в ней что-то новое, чего не заметил, на что не об¬ратил внимания раньше. И не только потому, что И.Дудка был че¬ловеком исключительных, энциклопедических знаний, что уже са¬мо по себе редкость для таких отдаленных от больших городов сельских школ, какой была наша десятилетка. Дело, пожалуй, в том, что он учил нас в любом деле докапываться до истины, учил задумываться, учил мыслить и сомневаться: это в то время, когда сомневаться школьникам «по штату» было попросту не положено.
Помню его и как старшего, надежного товарища, который в тя¬желую для нас минуту всегда приходил на помощь. Я благодарен судьбе за то, что мне посчастливилось быть его учеником. Он научил меня одновременно с украинским любить и русский язык, це¬нить и понимать культуру обоих братских народов.
Искренне, а то и прямо-таки самоотверженно поддерживал он меня в первых моих литературных начинаниях.
Но могло бы случиться и так, что разошлись бы наши дороги, если бы в 1969 году не ушел из жизни один из преподавателей ма¬тематики Волковской средней школы. Он был сильным педагогом. Соответственно такими же были и требования его к ученикам. Я же был слабым «математиком». И вот после окончания Пустовойтовской восьмилетки какое-то время находился в замешательстве. Со слабыми знаниями стыдно было появляться в престижной школе и одновременно хотелось продолжить учебу именно в ней, тем более, что в старших классах литературу преподавал Иосиф Дудка, о ко¬тором хорошо знала и которого уважала вся округа.
Но поскольку произошло то, что произошло, я уже без раздумий, через несколько дней отвез свои документы в Волковцы. Рад, что закончил там десятилетку, что был все-таки не последним уче¬ником. И особенно в этой публикации хотелось бы поблагодарить учительницу математики Галину Ивановну Надточий, которая мно¬го сил приложила для того, чтобы одновременно с началом моего литературного творчества я хотя бы элементарно ориентировался в геометрических аксиомах Эвклида. Спасибо ей за это от всего сердца!
Поступки, душа, прекрасные дела и помыслы И.Дудки, как и его поэзия, были, без преувеличения, кристально чистыми, как утрен¬няя роса неповторимой природы присульских берегов дорогой для него местности Широкий Яр, что в нескольких километрах от села Вощилиха, где он жил и работал:
В полоні вічної краси
Живу – і серцем воскресаю!
…Вернусь до сивих голубів.
До тебе, дубе, славний витязь!..
Прийду вклонитися тобі,
Весни з криниченьки напитись.
У меня было много интересных педагогов. Но такого учителя, как Иосиф Михайлович, никогда не приходилось встречать. И вот ведь какая обида: для него, такого талантливого и щедрого душой, так и не нашлось в сельской школе – на протяжении не одного де¬сятилетия! – вакансии учителя родной литературы, и он вынужден был преподавать русскую и зарубежную. Но для нас он не жалел личного времени и не то что много – казалось, без конца рассказы¬вал о современных писателях. Не только тогда, когда дополнитель¬но проводил факультативные занятия, а каждый неожиданно сво¬бодный час, всякую удобную минуту.
Конечно, мы не только радовались, мы очень гордились, когда и в нашей областной периодике, и особенно в центральных газетах появлялись подборки его новых стихотворений.
Мы многому учились у своего Учителя и, не сознавая этого, ему подражали. Несколько старшеклассников тоже писали стихи. Не¬известно, как в дальнейшем сложилась творческая судьба у Тани Сотулы и Саши Яковца. Пишут ли они сейчас?
Не в обиду другим преподавателям скажу, что в школе не было такого педагога как Иосиф Михайлович, – не заглядывая в конспек¬ты, он мог часами рассказывать о творчестве классиков русской литературы.
Какая у него была чудесная память! И – какой проникновенный, западающий в душу голос!.. Заслушивались его лекциями даже те, кто слабо учился. Как можно было остаться равнодушным, когда он живым, не книжным языком рассказывал столько интересного, чего не было ни в одном учебнике, напамять цитировал целые от-рывки из многих и многих произведений, да и как, как цитировал: теперь я понимаю, что это были своего рода литературные концер¬ты. Он увлекался настолько, что каждого из нас заставлял сопере¬живать ему, и мы то сидели не дыша, то дружно вздыхали, а то вдруг, когда он неожиданно останавливался, хором подсказывали как будто забытое им слово…
Он любил свою работу, ценил свое призвание педагога. Всегда находил время, выкраивал дополнительные минуты, чтобы позна¬комить учащихся с теми произведениями современных писателей, чье творчество достойно внимания. Поэтому и неудивительно, что на его уроках всегда была тишина, без уважительной причины за¬нятия старались не пропускать.
От Учителя мы впервые услышали правдивое слово о романе Олеся Гончара «Собор». В школьной библиотеке сразу образова¬лась очередь за книгой. Но не всем удалось её прочитать – компе¬тентные органы надолго ввели запрет на этот роман. А о том, что он был его любимой книгой, говорит и тот факт, что единственный сборник лирики Иосифа Михайловича так и называется – «Соборы душ».
Очень высоко он оценивал – а это было только начало 70-х го¬дов -творчество молодого поэта Бориса Олейника. Запомнилось, как он напамять читал только что напечатанное стихотворение Бо¬риса Ильича «У поэта деньги завелись…» И весь тот урок литера¬туры был полностью посвящен таланту Олейника. Много расска¬зывал он и о других писателях, которые стали ныне гордостью ук-раинской литературы: Д.Павличко, И. Драче, Л.Костенко, Н.Винграновском, П. Загребельном, Ю.Мушкетике, В.Шевчуке, Ю.Бедзике, В.Дрозде, А.Димарове, Р.Иваничуке, Н.Околитенко.
С того времени прошло ровно тридцать пять лет. В прошлом го¬ду мои одноклассники собрались на традиционную встречу выпу¬скников. По уважительным причинам я не смог приехать на роди¬ну. Но очень хорошо представляю, с какой теплотой все наши вспоминали о своем незабываемом классном руководителе.
Могилу его на сельском кладбище, писали мне потом, букваль¬но засыпали цветами. Долго возле нее читали стихи Иосифа Ми¬хайловича – наверняка лучшие, кто какие помнил, кто с какими по жизни шел. Сам я до сих пор наизусть помню его стихотворение «На пружных крыльях», где идет речь о ласточке, которая осенью улетает в далекие заокеанские страны, а весной, снова преодолевая все трудности, возвращается на свою родину. Обязательно прочи¬тал бы это стихотворение на той встрече!
Ведь каждого из нас судьба забрасывала в разные места: но где бы мы ни были, всегда помнили порог отчего дома, край, где роди¬лись и куда, как ласточки, возвращаемся:
Кожного з нас доля слала в невідоме,
шарпала вітрами, кидала в світи.
Хто не снив дитинством, в тузі не голубив
ластівки розкрилля, поле і гаї?
Обнялось навіки все, що сердцю любе,
в мові материнській, в щебеті твоїм.
I пролинуть весни, що до цих подібні,
житимуть вже інші в золоті віки.
Але знаю: завжди будуть їм потрібні
батьківські пороги, рідні ластівки!
Дудка не только преподавал нам литературу, он читал также лекции по истории и культуре родного края. Парадокс, но именно от Иосифа Михайловича я впервые услышал правдивое слово о по¬следнем кошевом Запорожской Сечи Петре Калнышевском, кото¬рый родился в моем родном селе Пустовойтовка. Там он в 1773 го¬ду начал строить церковь Святой Троицы. По тем временам это был шедевр творчества народных зодчих. Но я красивейшее это сооружение запомнил уже как сельский клуб.
В годы войны фашистскими захватчиками в наших местах прак¬тически все было уничтожено и разграблено. А то, что, якобы, вре¬менно смогли приспособить под нужды культуры, осталось потом занятым на целые десятилетия. В том же клубе находилась и сель¬ская библиотека, и помещения для кружков художественной само-деятельности…
Но особенно мы переживали те моменты рассказа учителя, где шла речь о заключении Калнышевского на Соловках. Там он про¬вел 25 лет. И когда в 1801 году так и непокоренного кошевого на 110-м году жизни освободили и разрешили вернуться на родину, он от этой милости отказался и еще два года (до кончины своей) про¬вел на чужбине.
Об этом периоде героической жизни знаменитого запорожца у И. Дудки есть прекрасное стихотворение «Последняя дорога Калнышевского»:
Хоча б на мить
вернутися в село край лугу…
Сула… блакить… I шелестить
там очеретець. Злу наругу
забути б рад… Забути?! Як?..
…Та сором, сором як знести?
Яке падіння! Боже, Боже!..
Вкраїно… Матінко!.. Прости.
Бо знаю: час – простить не зможе.
В нашу школу приезжало много известных писателей. И каждый их приезд был праздником для всего села. Актового зала у нас не было, поэтому встречи проводились в коридоре школы – туда выносили стулья, скамейки. Те, кому не доставалось места, стояли у стен, рассаживались прямо на полу.
Благодаря Иосифу Михайловичу, в родном селе со школьника¬ми в разные годы встречались известные писатели Иван Вирган, Александр Пидсуха, Дмитрий Белоус, Роман Иванычук. Василий Большак, Павел Ключина, Олекса Ющенко, композитор Платон Майборода и другие.
А сейчас не лишним будет напомнить, что не всегда и наш учи¬тель успевал вовремя приехать на встречу. Жил он на хуторе Ши¬рокий Яр, что в нескольких километрах от школы. Особенно боль¬шие неудобства испытывал он весной, когда полноводно разлива¬лась наша красивейшая Сула. Она затапливала прибрежные луга, колхозные поля, а также заливала небольшой мостик, по которому Иосиф Михайлович добирался в школу. Но и здесь Дудка находил выход – из цельных кусков вербы заранее выдалбливал небольшие челны и на них потом переплавлялся на другой берег реки. Расска¬зывали (не знаю, правда это или, может быть, чей-то вымысел), что во время одного из весенних половодий из-за сильного течения челн его сильно наклонился набок и наши тетради оказались в ле¬дяной воде. Каждый из нас, наверное, только махнул бы на это ру¬кой, но Иосиф Михайлович был не из тех: весь вымок, но достал-таки школьные сочинения из реки.
В начале 70-х годов публикации И. Дудки все реже и реже стали появляться в печати. А потом мы узнали, что по каким-то непонят¬ным для нас тогда причинам его не публикуют не только столич¬ные издания, но и местная периодика. И это затянулось на два де¬сятилетия!
Какая это трагедия для талантливой творческой личности, по¬нятно каждому. Теперь он держался только благодаря моральной поддержке его жены и дочери Надежды, которая вслед за ним тоже стала педагогом.
За это время я получил от Иосифа Михайловича всего несколько открыток-приветствий, где он только вкратце рассказывал о себе. Это и понятно. Учитель не хотел, чтобы «компетентные» органы следили и за его бывшими учениками.
Большой и горькой неожиданностью стало для меня январьское письмо 1991 года от украинского писателя О.Я.Ющенко, в котором он сообщал о смерти моего учителя. Я тут же позвонил в Киев (на хутор к родственникам И.М.Дудки, понятно, не дозвониться), и Олекса Яковлевич рассказал и о других подробностях жизни И. Дудки. В годы войны его насильно вывезли в фашистское рабст¬во. Три года пришлось в нечеловеческих условиях работать на не¬мецкой шахте «Брухштрассе». Чего он там только не пережил. По-падал в аварии, и его засыпало породой. До полусмерти избивали надсмотрщики.
Сам около двух десятков лет отработал на новокузнецких шах¬тах. Не понаслышке знаю горняцкий труд. Но то в наше время, где обязательно уделялось внимание технике безопасности, улучше¬нию условий труда. И то, несмотря на все предосторожности, нет-нет, да и происходят такие аварии, так, бывает, громыхнет под зем-лей, что помнишь об этом потом очень долго.
Но тогда, даже в тех страшных условиях Иосиф Михайлович не замыкался в барачных стенах. Он писал стихи, прославляя спра¬ведливую борьбу советских воинов против фашизма.
Десять лет тому назад, готовя свое воспоминание к 80-летию И. Дудки для «Литературной Украины», я предложил приемной ко¬миссии Союза писателей в порядке исключения посмертно принять Иосифа Михайловича в члены СП Украины: он был романтиком, и это было бы вполне в его духе. Но этот абзац «по техническим причинам» не попал в мою публикацию. А жаль…
Тонкий лирик, И.Дудка любил природу Роменщины. Много со¬кровенных строк посвятил он родному краю. Еще со школьной скамьи мне запомнилось его стихотворение о белом подснежнике. Известно, что на Украине они не такие, как у нас в Сибири – цветы с голубым оттенком. А белые подснежники там редкость:
На узгір’ї, на узгір’ї
сині проліски цвітуть,
а між ними білий-білий
зупинив свою ходу…
Много лег назад, в один из своих первых весенних походов в тайгу за черемшой я осторожно срезал несколько цветочков наших белых подснежников и синих кандыков, высушил и намеревался отправить их Учителю к его юбилею. Но я опоздал…
И вот уже полтора десятилетия засушенные, правда, немного потерявшие цвет, сибирские растеньица хранятся в отдельной пап¬ке – вместе е публикациями Иосифа Михайловича Дудки. Уверен, что когда-нибудь в родной его школе, где он до конца исполнил свой долг настоящего педагога, откроется музей, и я обязательно передам туда неотправленный подарок.
В который уже раз перечитываю его сборник лирики. И посто¬янно испытываю при этом прилив каких-то особенных чувств, ко¬торые впервые высокой увлеченностью своей заставил меня испы¬тать мой Учитель. Просто рука не отпускает перо, чтобы не проци¬тировать «Козацкий женьшень», посвященный памяти его земляка П.Е.Ключины:
Ти вернися із мандрів лишень,
підем знову, байкарю, на гору,
де шукали козацький женьшень –
перстача семижильного корінь.
…Нумо, друже, в дорогу лишень!
I прогаяне – все надолужим.
Тільки де ж той козацький женьшень,
що вертає і мертвому душу?
И если бы была такая возможность – найти в сибирской тайге тот бессмертный женьшень, который позволил бы вернуть моему Учителю жизнь, – я все бросил бы и пошел искать его…